В тему, кстати, всем советую освежить в памяти "Портрет" Гоголя. Образ Зинчука там очень точно, я считаю, нарисован.
Небольшая цитата:
Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло пред ним
произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто, как гений,
возносилось оно над всем. Казалось, небесные фигуры, изумленные столькими
устремленными на них взорами, стыдливо опустили прекрасные ресницы. С
чувством невольного изумления созерцали знатоки новую, невиданную кисть. Все
тут, казалось, соединилось вместе: изученье Рафаэля, отраженное в высоком
благородстве положений, изучение Корреджия, дышавшее в окончательном
совершенстве кисти. Но властительней всего видна была сила созданья, уже
заключенная в душе самого художника. Последний предмет в картине был им
проникнут; во всем постигнут закон и внутренняя сила. Везде уловлена была
эта плывучая округлость линий, заключенная в природе, которую видит только
один глаз художника-создателя и которая выходит углами у копииста. Видно
было, как все извлеченное из внешнего мира художник заключил сперва себе в
душу и уже оттуда, из душевного родника, устремил его одной согласной,
торжественной песнью. И стало ясно даже непосвященным, какая неизмеримая
пропасть существует между созданьем и простой копией с природы. Почти
невозможно было выразить той необыкновенной тишины, которою невольно были
объяты все, вперившие глаза на картину, - ни шелеста, ни звука; а картина
между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась от
всего и вся превратилась наконец в один миг, плод налетевшей с небес на
художника мысли, миг, к которому вся жизнь человеческая есть одно только
приготовление. Невольные слезы готовы были покатиться по лицам посетителей,
окруживших картину. Казалось, все вкусы, все дерзкие, неправильные уклонения
вкуса слились в какой -то безмолвный гимн божественному произведению.
Неподвижно, с отверстым ртом стоял Чартков перед картиною, и наконец,
когда мало-помалу посетители и знатоки зашумели и начали рассуждать о
достоинстве произведения и когда наконец обратились к нему с просьбою
объявить свои мысли, он пришел в себя; хотел принять равнодушный,
обыкновенный вид, хотел сказать обыкновенное, пошлое суждение зачерствелых
художников, вроде следующего: "Да, конечно, правда, нельзя отнять таланта от
художника; есть кое-что; видно, что хотел он выразить что-то; однако же, что
касается до главного..." И вслед за этим прибавить, разумеется, такие
похвалы, от которых бы не поздоровилось никакому художнику. Хотел это
сделать, но речь умерла на устах его, слезы и рыдания нестройно вырвались в
ответ, и он как безумный выбежал из залы.