Форум гитаристов

                            Двадцать пять глав о памяти смертной

Во всех делах твоих
помни о конце твоем,
и вовек не согрешишь.
Сир. 7, 39
                                                      Глава 1

На воротах одного из средневековых городов на медной доске была выгравирована надпись: «Путник, ты можешь узнать имена всех живущих в городе, а имена умерших знает только Бог». Что мы знаем о своих предках? Возможно, несколько имен по восходящей линии, возможно, до прадеда или его отца, а дальше все теряется в какой-то непроницаемой тьме. Так и наши имена будут помнить лишь несколько поколений, а затем они сотрутся из памяти людей, как ребенок стирает с доски буквы, написанные мелом. Может быть, какое-то время еще будет напоминать о нас отмеченная камнем с надписью могила, но затем и она придет в забвение, сровняется с землей. На месте, где она находилась, будут построены новые здания или проложены дороги, а остатки несгнивших костей, смешанные с землей, окажутся выброшенными вместе со строительным мусором.

Перед нами – бездна вечности, позади – бездна небытия; каждый день приближает нас к могиле. В этом мире мы живем словно в темнице, над нами произнесен смертный приговор. В любой миг смерть, как тюремный страж, может без стука войти в двери и повести узника – нас – на место казни.

Двадцать пять глав о памяти смертной. Глава 1

Наша жизнь похожа на узкую, заросшую колючим кустарником и изрытую рытвинами дорогу. Мы сами не понимаем, как очутились на ней; нам дано повеление идти, финал этой дороги – могила. Время, как зверь в погоне за добычей, гонит нас вперед, не давая ни на час остановиться для передышки.

Или же время подобно реке, поток которой не останавливается ни днем, ни ночью; что ни делает человек, поток реки все стремится вперед от истоков к устью; работает ли он, спит, развлекается или сидит за трапезой, время бесшумно продолжает свое течение.

Солнце, звезды, бесчисленные мириады далеких светил, похожие на острова в космическом океане,– все они подчинены времени, все они имеют свое начало и свой конец. Когда-то в детстве день казался долгим, а солнце – медленно совершающим свой путь от востока к западу, точно огромный огненный глаз не хотел оторвать своего взора от земли. Но с каждым годом дни как будто становятся короче, словно убыстряется течение времени, словно само мелькание дней и ночей перед глазами человека, как кадры в кинохронике, говорит ему: «Спеши, времени осталось мало, а время – это плата, за которую покупается вечность».

Или время похоже на ледяной скат: человеку не за что ухватиться, не на что опереться, он скользит вниз, а под ногами – пропасть. Наша земля – кладбище, по которому мы ходим, тела мертвых превращаются в прах, и этот прах присутствует в новых формах жизни. Но мы ли эти тела, которые закопали в могилу? Человек родился с одним телом, а умер – с другим: само тело наше непрестанно изменяется, а значит, то, что мы считаем телом,– поток вещества, принявший под действием неизвестных нам сил определенную форму. Как река проходит по руслу, которое остается все тем же самым, хотя каждое мгновение меняется вода в нем, так и наше тело: оно берет извне и отдает, отторгая от себя. В чем же сущность его единства? В самой душе человека. Душа покидает тело, и оно превращается в труп. Значит, видимое умирает, а сущность жизни – в невидимом. Видимое – смертно, невидимое – бессмертно. А между тем мы все чаще отождествляем себя с видимым.

В скандинавских сказаниях есть рассказ о непобедимом витязе, с которым никто не мог сравниться силой и отвагой. Однажды ночью этот витязь видит странный сон. Широкая арена для состязаний, он выходит и вызывает на бой любого противника, который пожелал бы вступить с ним в борьбу. Витязь заранее уверен в своей победе. Трижды он вызывает соперников на бой, и вдруг… навстречу ему выходит сгорбленная старуха. С удивлением смотрит на нее витязь, но неожиданно она схватывает его своими цепкими руками, и он чувствует, что силы покидают его и он становится беспомощным, как младенец. Затем старуха поднимает его над землей и медленно душит.

Он просыпается в тревоге и недоумении:

– Что означает этот сон?

Никто не мог разгадать его, и только один мудрец-отшельник сказал:

– Ты считал себя непобедимым, но есть соперник, который сильнее тебя. Это – время, его еще никто не победил. Оно сделает тебя слабым, подобно младенцу, оно задушит тебя в своих костлявых объятиях. Этот сон послан тебе для того, чтобы ты не гордился своей силой. Придет старость, когда силы оставят тебя, а затем – смерть.

Человек боится вспоминать о смерти, и в этом – одна из причин его грехопадений. Он пьет из чаши, в которую брошен яд, и не хочет ничего знать об этом яде. Пройди по улицам города: много ли ты найдешь домов, где бы никогда не оплакивали умершего, много ли найдешь дворов, из ворот которых не выносили бы гроба? Человек думал, что он чем-то владеет, но, оказалось, все, что он имел, было дано ему только взаймы.

Наша жизнь похожа на плывущие по небу облака. Они меняют свою форму: становятся похожими то на снежные горы, то на сказочных чудовищ, то на царские дворцы, а затем снова превращаются в бесформенные тени, в клубы тумана, тающие в небе, словно льдины весной.

Наша жизнь похожа на сновидение, а смерть – на пробуждение. Проснулся человек, и все, что было во сне, осталось во власти минувшей ночи. То, что он считал жизнью, на самом деле было умиранием, а то, что он считал смертью, оказалось жизнью. Он считал жизнью исполнение похотей и страстей своего тела, но они бесследно прошли, как порыв бури. Пять чувств были лишь пятью щелями в темнице, сквозь которые он различал одни неясные тени, но смерть закрыла их, как закрывают ставни в доме, а само тело оказалось трупом, который он носил на себе.

Человек считал образом смерти могилу, в которую закопают его тело, сама могила представлялась ему бездонной черной ямой, где он исчезнет, растворившись в земле, как дождевая капля в океане, исчезнет в черной космической ночи, где исчезает сознание, где остается только не имеющая ни конца, ни края пустота. Но могила оказалась не концом его бытия, не дверью в подземелье, которую наглухо заперли на ключ и заложили камнями, а рождением в новую жизнь. То, что представлялось ему на земле главной целью: власть, богатство, наслаждения,– все это оказалось темным негативом бытия. Видимое, исчезнув, стало невидимым. Невидимое стало единственно реальным.

То, что мир называет красотой, на самом деле – мимолетные тени, которые исчезают с рассветом; брызги, сверкающие на солнце; похожие на маленькие звездочки снежинки, которые, падая на землю, обращаются в грязь. Мы любуемся цветами, но они скоро превращаются в прах, подобный пеплу. Наши взоры ласкает зеленая листва деревьев, но осенью она желтеет, падает с веток, как ветхая одежда, лежит на дорогах, словно куча мусора, и ветер развеивает ее по полю или собирает у забора, точно сугробы снега.

Люди говорят: «Какое прекрасное лицо!». Сколько песен и стихов было сложено для возвеличения земной красоты, а во что превратилась эта красота – в смердящий гной [1]! Где глаза, которые сравнивали когда-то с бирюзой или агатом, с цветом моря или небесной голубизной? Они превратились в сукровицу и слизь и вытекли из глазниц, подобно последним слезам.

Земная жизнь – бессмыслица, когда ее делают самоцелью. Если хотят выжать из нее, как из гроздей винограда вино, напиток наслаждения, то она превращается в горькую чашу полыни. Страсть – мед, смешанный с ядом. Счастье на земле – тень, которую нельзя догнать: человек бежит за собственной тенью, а она убегает от него. Но если смотреть на жизнь как на путь к вечности, тогда она открывается душе как великий дар, тогда ее темные глубины озаряются светом, тогда человек понимает, зачем он живет, почему страдает, во имя чего борется. Тогда все становится на свои места, и человек сознает, что жизнь дана ему для того, чтобы приобрести навечно образ Божий или образ сатаны.

Все видимое уничтожается временем; трагизм смерти пронизывает все существующее, словно судороги боли сотрясают вселенную, но для христиан за ширью этого бурного моря открываются берега земли обетованной.

... и добавил:

Двадцать пять глав о памяти смертной
                                                   Глава 2

Человек проходит три стадии существования. Первая – утробный период, когда формируется его тело. Вторая – земная жизнь, когда формируется его личность, когда воля человека определяется в сторону добра или зла, когда решается главный вопрос: его отношение к Богу. Третья – вхождение в вечность, когда раскрывается то душевное содержание, которое человек приобрел в своем земном бытии. Последним актом истории человека и человечества будет Всеобщее воскресение мертвых и окончательное разделение добра и зла.

Благ только Господь, поэтому истинное добро, переходящее в вечность, это богоуподобление, а зло – это потеря образа Божия и уподобление демонам. Обычно человек определяет добро как земное благоденствие, как возможность реализовать свои страсти, а зло – не как грех, разъедающий душу, а как неблагоприятные внешние ситуации или телесные недуги. Поэтому время и силы он употребляет на то, чтобы доставить себе житейское благополучие. Однако, находясь в потоке времени, где все исчезает, он тратит силы попусту: за внешним не видит внутреннего, за покровом времени – вечного и умирает, не подготовившись к смерти, как крыса, попавшая, польстившись на приманку, в капкан. Иногда такая мертвая крыса, с пробитым пружиной позвоночником, держит в зубах кусок мяса – как свою последнюю добычу…

Святой праведный Иоанн Кронштадтский пишет, что мысли о земном оземляют душу. А мысли о грехе и образы греха собираются в глубинах нашей памяти, и если они не будут смыты покаянием и молитвой, то останутся в вечности в душе, как печать демона, как клеймо отвержения. Человек, умирая, оставляет землю, но то, что он накопил в своем сердце,– доброе или злое – идет за ним. Когда мы читаем хроники минувших веков, о царях и героях, об их подвигах и трудах, о добре и зле – обо всем, что они совершили, то спросим: «Где они? Остался ли кто-нибудь из них в живых? Есть ли царь, который царствовал бы вечно? Есть ли богач, который откупился бы золотом от смерти? Есть ли крепость или замок, камни которых время не смогло бы разрушить? Есть ли подземелье, в котором смерть не отыскала бы человека?». От одних остались лишь имена, сохранившиеся в дошедших до нас летописях. А имена многих забыты, как забыты и их могилы.

В бурях истории исчезают названия народов и стран – так ветры и дожди ровняют с землей могильные курганы. Только если раньше в могилы клали золото и украшения покойника, то теперь из-за золота происходят распри и ссоры у еще не остывшего тела. Величайшей твердыней был Вавилон, но что осталось на месте первой столицы мира? – Груды кирпичей и камней, склеенных горной смолой, которая затвердела от времени. Что стало с величайшей святыней Иерусалима, его Храмом? – От него осталась лишь часть стены, названная Стеною Плача. А сколько государств находилось на месте нынешней Сахары и теперь погребено под ее песками, как в огромном саркофаге!

Если мы поднимем ночью свой взор, то увидим небо, как огромный океан, сверкающее звездами, похожими на далекие острова из жемчуга и алмазов. Космос с архипелагами созвездий кажется нам беспредельным и бесконечным, но он тонет в другой, невидимой для нас бездне, имя которой – время.

Двадцать пять глав о памяти смертной
Глава 3

В древности был один знаменитый мудрец, который изучил все науки; казалось, нет вопроса, на который он не мог бы дать ответ. И вот однажды к нему пришел вместе со своим малолетним сыном некий человек и сказал:

– Мой ребенок задал мне вопрос, на который я не смог ответить. Я побеспокоил тебя, учитель, чтобы ты объяснил ему то, что он хочет знать.

Улыбнулся мудрец и спросил:

– Какой вопрос, дитя, задал ты отцу?

Тот ответил:

– Я спросил, что такое время.

– Неужели твой отец не знает этого? – удивился мудрец.– Слушай меня...

И вдруг он задумался, как будто у него не хватило слов, как не хватает порой человеку воздуха для дыхания. Долго молчал мудрец и наконец промолвил:

– Приходите завтра, и я скажу вам, что такое время.

Они пришли на другой день, но мудрец не вышел к ним навстречу, а передал, чтобы они пришли за ответом через неделю. Затем попросил отсрочку на месяц. Когда они пришли снова, он сказал им:

– Я пересмотрю книги древних мудрецов: может быть, там мы найдем ответ, приходите через год.

Он встретил их через год словами:

– Книги мудрецов молчат об этом… Неужели вся моя мудрость посрамлена вопросом ребенка? Придите ко мне через десять лет; если я смогу, то отвечу вам.

Когда отец и сын пришли спустя десять лет, то мудреца уже не было в живых, но им передали, что перед смертью он велел, чтобы они посетили его могилу. Там они увидели высеченные на надгробном камне слова: «Тайна времени непостижима для человека».

Как ветер срывает с ветвей листья и уносит их куда-то вдаль, так смерть вырывает из нашей жизни близких нам людей. Они оставляют по себе память в нашей душе: раны могут зарубцеваться, но следы от них остаются навсегда. Смерть близких – это какие-то черные ямы в нашей жизни, какие-то провалы, которые не отражают свет. Для неверующих смерть близких – это еще и та могила, в которой вместе с гробом зарыта надежда. Могила – то последнее слово, которым оканчивается книга. Смерть – последний звук порвавшихся струн. Это огромный удав, который не выпустит из пасти свою добычу.

Но для верующих смерть лишь временная разлука, плач над гробом – плач при прощании, которое обещает встречу. Один из друзей раньше отправился туда, где будет ожидать тебя. Мрак могилы не озаряет солнце, но в нее проникают лучи молитвы.
 
                                                           Глава 4

Тело – это завеса души. Но смерть неожиданным рывком сдергивает эту завесу, и душа видит себя такой, какая она есть на самом деле. Поэтому смерть – это момент, когда душа встречается наконец сама с собой. Человек с изумлением узнает, что никогда не знал себя, что всю жизнь он носил маску, которая срослась с его лицом, а теперь он увидел себя первый раз: смерть даровала ему новое, духовное зрение.

Как умирающий от жажды в пустыне думает лишь о глотке воды, за который готов отдать все, что имеет, так человек после смерти желает одного: чтобы ему было даровано хотя бы несколько дней для покаяния. Но смерть – это ворота, через которые можно войти, но выйти уже нельзя. Смерть отделяет душу от тела – так ударом камня разбивают скорлупу ореха, чтобы вынуть сердцевину, и тогда становится видно, целая она или изъеденная червями.

Духовный мир скрыт от нас, пока мы живы, а смерть – вхождение в этот мир, где для нас все новое, встреча с духами, волю которых исполнял человек в своей земной жизни. Это путь души, которая проходит по невыразимым человеческим словом черным безднам и мрачным стремнинам в сопровождении Ангела-хранителя, преследуемая по пятам демонами, словно стаей хищных зверей, которые хотят схватить ее, как свою добычу.

В день смерти человек понимает, что значит для него благодать крещения. Два кольца – золотое и медное – сначала по виду могут практически не отличаться одно от другого, но со временем медь темнеет и покрывается зеленым налетом, а золото сохраняет свой блеск. Так душа того, кто принял крещение, отличается от души некрещеного, хотя бы при жизни и казалось, что эти люди не отличаются друг от друга. Великое несчастье – уйти в вечность не омытым Таинством Крещения, не присоединенным к Церкви, остаться в мире светлых и темных сил без ее молитвенного покрова, без Ангела-хранителя как своего верного путеводителя, остаться в вечности одиноким, остаться пленником демонов, не выкупленным Крестной Жертвой Спасителя.

После смерти перед человеком откроются те благодеяния Божии, о которых он так скоро забывал, которые стерлись из его памяти, словно написанные на воде. Откроются и те, о коих он не знал и не помышлял. Ему откроются его грехи, которые он забывал с легкостью еще большей, как письмена на земле, которые развеял ветер; грехи ведомые и неведомые для него. Он увидит свою жизнь как беспрерывную измену Богу, как непрестанное противление Его воле. Он увидит, что ради него распялся Христос, а он духовно столько раз, подобно Иуде, предавал Его, столько раз распинал, столько раз, как один из воинов Пилата, возлагал на Его чело терновый венец! И тогда не смогут разомкнуться его уста, чтобы произнести: «Господи, помилуй!».

В будущей жизни, словно негатив, проявится наша земная жизнь: слезы претворятся в радость, земные наслаждения – в скорбь, смирение – в славу, гордость – в падение, богатство – в бедность, бедность – в богатство, духовная нищета – в мудрость, земная мудрость – в духовную тьму; кто на земле был слугою для всех, тот станет первым, кто домогался первенства и власти,– последним. Крест Христов, который мир считал и считает безумием, явится престолом славы; дух мира, порождение похоти и гордыни,– траурным одеянием. В час смерти человек увидит, что все ложь, кроме заповедей Христа и предвечного имени Его. Поэтому смерть станет вторым рождением – в вечную жизнь или в вечную смерть.

Неверующие боятся смерти, потому что видят в ней лишь переход в то состояние, которое предшествовало их рождению, то есть в великое «ничто». Но и верующие, даже праведники, тоже боятся смерти. Великий Иоанн Златоуст, вся жизнь которого была подвигом исповедничества, говорил, что боится смерти не потому, что желает продолжения своего земного существования, а потому, что после смерти должен быть суд. Что же сказать нам, грешным? Только одно: «Господи! Пусть бездна милосердия Твоего поглотит бездну грехов наших».
                                                              Глава 5

Все люди – грешники, но все-таки грешников можно разделить на кающихся, некающихся и осатаневших. Кающиеся – это те, кто борется с грехом; в этой борьбе два конца, два исхода: победа или поражение, спасение или гибель. Некающиеся грешники – это люди неверующие или лицемерные христиане, которые верят, но холодной, бесчувственной верой, а живут так, как будто Бога нет. И третьи – это осатаневшие грешники, сознательно предавшие себя греху, которые служат демону, как своему владыке. К этому разряду относятся все занимающиеся колдовством и магией, а также злодеи, которые наслаждаются, мучая людей и проливая человеческую кровь.

Первые падают и восстают, грешат и каются, душевное состояние таких людей неопределенно, о нем судить может только Господь. Вторые или отвергают существование Бога, или пытаются совместить несовместимое – служить греху и благодати, жить по велениям своих страстей, при этом ложно молиться, ложно каяться без всякого стремления к исправлению. Кто лучше: неверующий или религиозный лицемер? Трудно сказать. Но от неверия легче перейти к вере, чем от лукавства и фальши к духовной истине. Особенно грозно Господь обличал фарисеев – этих артистов религии. Что касается осатаневших грешников, то у них уже при жизни в душе ад. Они уже горят в черном пламени. Само имя Бога вызывает у них ненависть, которую они обычно скрывают, но она нередко проявляется в кощунствах, язвительных насмешках над религией, а иногда в каких-то демонических припадках злобы. Например, французские сатанисты выпустили журнал с названием «Как я убил Христа». Иллюстрации – рисунки, где изображено, как сатанисты хотели бы мучить Христа: распять вниз головой, резать тело на части, жечь на медленном огне и т. д. Многие злодеи с мировыми именами выдавали себя за неверующих, но сейчас все более открывается их связь с оккультизмом и демонизмом.

Как относятся к смерти все эти люди? Кающиеся грешники стараются помнить о смерти, чтобы этой памятью погасить в душе огонь страстей, укрепить волю и оживить молитву. Грешники некающиеся ненавидят память о смерти, как своего врага, они оскорбляются, когда им напоминают о том, что и они люди и тоже умрут, как и все. Они живут в состоянии какого-то самогипноза. Видя, не видят и слыша, не слышат. Они утешаются словами Эпикура [XV] о том, что, пока человек жив, смерти нет, а когда есть смерть, то нет человека, то есть внушают себе, что смерть – это переход в небытие, но так как мы сегодня живы, то не должны думать о ней. Однако сам Эпикур, по отзывам современников, был отчаянным трусом и только храбрился, что не боится смерти.

Для неверующего слова о смерти – это напоминание о чем-то невыносимо тяжелом. Зачем ему бессмысленно портить себе настроение? Для ложного христианина память о смерти похожа на боль, которую ему причиняет чужая рука, срывая маску, приросшую к его лицу. Он будет успокаивать себя тем, что он не такой уж плохой и другие вокруг него делают больше грехов. Третьи – осатаневшие грешники – считают, что к смерти надо приготовляться, угождая демону, с которым они желают пребывать вовеки. Поэтому многие из них к старости становятся еще более жестокими. Они умирают со словами кощунства, если только в минуту смерти вспоминают о Боге. Они умирают, проклиная мир. Среди них есть люди, готовые отдать жизнь для служения диаволу, а есть отчаянные трусы, способные пойти на любое преступление, чтобы спасти себя. Для большинства из них смерть бывает мучительно тяжелой.

Чтобы увидеть, каков человек, надо начать с ним разговор о смерти. Для кого смерть – великая тайна и предмет для глубоких размышлений, тот имеет религиозные чувства, основа которых – благоговение. Тот, кто готов закрыть уши руками при одном лишь напоминании о смерти, не имеет в своем сердце веры, хотя бы и считал себя христианином. А кто при словах о смерти становится похожим на зверя или отвечает насмешками, кривляется, точно клоун, подражая диаволу, которого называют шутом,– тот в душе своей сатанист. Поэтому память о смерти как бы приоткрывает полог человеческого сердца: кто он и с кем.

Глава 6

Мысли о смерти пугают грешника. Совесть напоминает ему о возмездии. Но он прикован к своим страстям, как каторжанин – к скамье галеры; более того, он не хочет расстаться с ними. Человеку дана способность чувствовать вечность, как бы созерцать ее своим сердцем. Грех закрыл у человека глаза его сердца, он перестал видеть духовный мир в непосредственных созерцаниях, перестал ощущать его реальность. Плотской человек может только представлять смерть в определенных образах, не ощущая ее как тайну. Он может рассуждать о вечности, как о чем-то далеком и незнакомом ему. Поэтому на вопрос: «Существует ли загробный мир?» – такой человек отвечает: «Умру и тогда узнаю». Но в этом ответе содержатся и «да», и «нет» (причем скорее – «нет»).

Поэтому для грешника два пути: или покаяться и бороться с грехом, который сросся с его сердцем, или убедить себя, что смертью заканчивается его существование, что с последним вздохом он погружается в небытие, в великое «ничто», где его сознание гаснет, а тело превращается в прах. Даже смутные ночные сновидения наполняют душу грешника тревогой, и он хватается за мысль, что жизнь – это случайность, а смерть – провал в пустоту навечно, навсегда. Это своего рода медитация, самовнушение, постоянно присутствующее в глубине души грешника, где-то глубоко в его подсознании.

Но и в этом медитативном самовнушении он не может найти себе покоя, поскольку смерть – крушение его надежд, потеря всего, что он имел. Поэтому вторая мысль, которую грешник пытается себе внушить, это мысль о том, что смерть находится где-то далеко, поэтому ее не надо бояться, как не надо тревожить себя предположениями о том, что через миллион лет какая-нибудь комета, пролетая, смахнет, словно пылинку, Землю своим огненным хвостом. Человек решает: «После смерти ничего нет, самой смерти пока что тоже нет, корабль с черными парусами еще не показался на горизонте». Диавол хочет отнять у человека память о смерти, поэтому предлагает ему множество приманок. Если бы диавол не украл память о смерти, как ключ от дверей души, он не смог бы войти в чужой дом, как вор, и разграбить его. Посмотрите на душевнобольных, истериков и маньяков – тех, кто находится под особым демоническим влиянием,– как они боятся мысли о смерти, как им трудно войти в комнату, где стоит гроб, или присутствовать на похоронах хотя бы самых близких людей! Они страшатся прикоснуться к трупу даже своего ребенка. Сколько хитростей, уверток употребляют они, чтобы только не увидеть воочию картину смерти!

А у оккультистов существует свой способ избавиться от страха смерти. Они говорят о том, что угождавшие при жизни сатане станут по смерти князьями в царстве ада и с ними разделит сатана свою власть. Нет! Он разделит с ними свою адскую муку, тяжесть богооставленности, которая, подобно камню величиною с землю, будет вечно давить их грудь. Нет! Он разделит с ними языки черного пламени, в котором горит с тех пор, как пал с небес, чтобы это пламя жгло, не угасая, их сердца. Он разделит с ними свою ненависть к Богу, чтобы они в аду проклинали не мучителя-сатану, а своего Творца.
Глава 7

Святой патриарх Авраам жил в доме своего отца в Уре Халдейском. Обычно юноши пускаются в путешествие, чтобы ознакомиться с жизнью и нравами других народов. Мир раскрывается перед ними, как книга. Каждый город – ее страница, каждая страна – глава. Затем, с возрастом, человек все реже покидает пределы отчизны, все дольше пребывает в своем доме, в кругу семьи; он как бы ведет счет приобретенному им сокровищу.

Не так сложилась жизнь святого Авраама. Когда солнце его жизни стало уже склоняться к западу, он, по повелению Божию, вместе с домочадцами и рабами навсегда покинул свою страну и отправился на юг, в Палестину. Не только сам Авраам, но и его семья и слуги превратились в странников. Вместе со своими стадами он кочевал между Сирией и Египтом. Согласно одному из древних преданий, в Палестине были созданы наши праотцы; земля Палестины послужила материалом, веществом для тела Адама, как мрамор – для резца ваятеля. В Палестине изгнанники из Эдема нашли свой приют. В Палестине совершилось искупление человеческого рода. Там, где был создан первый Адам, родился Второй Адам, Который одной Своей рукой взял небо, а другой – землю, оторванные друг от друга, и вновь соединил их. Здесь, в Палестине, закончится последний этап земной истории, прозвучит ее последний аккорд.

Авраам, как странник, пришел в Палестину. Он со своим семейством жил в шатрах и единственное, что приобрел на этой земле в свою собственность, которая переходит по наследству,– это пещерную гробницу, где похоронил супругу, завещав, чтобы там же погребли его тело. Жители этой страны, уважая Авраама, хотели подарить ему тот клочок земли, где находилась пещера погребения. Но праведник настоял на том, чтобы заплатить за нее серебром перед старейшинами народа, и дал за эту землю больше, чем стоила бы земля для садов и виноградников.

Если мы позволим себе прибегнуть к некой символике, то Авраам – это образ ума, а жена его Сарра – образ чувства. Памятью о смерти укрощаются чувства: Сарра первая ложится в гробницу. Затем ум упраздняется от всего земного, он входит, как в гробницу, в сердце, чтобы в его мраке увидеть сокровенный в нем свет. Память о смерти не дается даром, она покупается ценой серебра – ценой трудов и слез.

Люди, стоящие у краев могилы, как на пристани, опускают гроб на веревках в черную яму, в глубь земли, как матросы спускают лодку в темно-свинцовые волны моря. Они перерезают веревки, и гроб, как ладья без парусов и весел, пускается в океан вечности, плывет в безграничном просторе, не замкнутом обручем горизонта. Капитан этой ладьи – смерть, ее груз – покойник.

Человек расстался со всем, что имел на земле; космос с солнцем и звездами сузился теперь для него до размера ямы в несколько аршин, похожей на трещину в земле. Для мертвого могила – его последнее жилище, а гроб – ложе, на жестких досках которого будет покоиться тело. Гроб – стол с яствами, только накрытый уже не для мертвеца, а для червей, которых созвала на пир, словно дорогих гостей, смерть; само чрево трупа стало пищей.

Скупой, имея богатство, ничего не имеет, он прячет его от самого себя. Наследники открывают сундуки, часто ломают их, распарывают второпях подушки, а когда найдут золото или другие ценности, то радуются, как будто нашли клад и вырыли его из земли. Но никто уже не выроет из могилы гроб, не откроет, точно дверь, его заколоченную гвоздями крышку. Солнечный свет уже никогда не брызнет в пустые глазницы…

…Гроб медленно опускают в могилу. Умерший близко и в то же время далеко от нас; он – здесь, и он – где-то; он есть, и его нет; он был, и он вновь будет; он видим нашими глазами и невидим. Это тайна смерти, на которой лежит печать вечности.
Глава 8

Когда воины шли в поход, то, кроме оружия и провизии, брали с собой пустые телеги, мешки и ящики, чтобы в случае победы было куда класть захваченную добычу. Целый обоз тянулся за войском. Но про одного французского маршала рассказывали, что он имел другой обычай: в походах возил с собой только гроб, чтобы помнить, что каждый день и каждый час могут оказаться для него последними. Смерть, подобно жнецу, выходит на поле боя с серпом в руках и собирает трупы, как срезанные колосья в снопы. Пуля так же легко пробивает маршальский мундир, как куртку солдата, и каждое сражение может иметь для любого из участников одинаково роковой исход. Иногда после боя от человека остаются только изрубленные куски тела, которые вместе с трупами бросают в общую могилу и засыпают землей. Вороны каким-то особым, присущим им чутьем понимают, что для них готовится «пиршество», и издали сопровождают войско, перекликаясь, как дозорные, друг с другом,– как будто другое, черное, войско собралось, словно туча, чтобы вступить в бой не с живыми, а с мертвыми.

Отец приготовляет колыбель для своего еще не родившегося ребенка. Богач покупает кованный железом сундук, чтобы хранить в нем свое золото. А этот французский маршал приобрел то, что когда-нибудь станет для каждого нужнее всего,– гроб. Ребенок растет, и колыбель постепенно делается для него тесной. Богач оставляет свое золото наследникам, ждущим, как те же вороны, его смерти. А гроб – то имущество, с которым человек не расстанется, пока его тело не обратится в прах и дубовые доски не сгниют в земле.

Итак, маршал возил повсюду гроб, как свой дом, как кочевник – свой шатер. Он помнил о смерти и потому не надмевался своим званием, не был опьянен славой прежних побед. Он знал, что рано или поздно над ним самим все равно одержит победу смерть, и потому оставался спокоен на поле боя, как будто пули были его друзьями. Он умирал каждый день и потому не боялся смерти.

Христианин должен помнить, что он – это бессмертный дух, его – это тело, а то, чем «нагружен обоз»,– чужое. Оно принадлежит не ему, а времени. Память о смерти подобна острову среди моря: достиг его пловец и спокоен. Он смотрит, как бьются о берег волны, как бушует море, но на острове, как за стенами крепости, мир и тишина.

Когда ты спрашиваешь себя: «Что делать?», не знаешь, какое решение принять, когда стоишь на перепутье, когда сердце и ум не согласны друг с другом, а воля и страсть похожи на двух соперников, вступивших в поединок, то представь себя в гробу – и получишь ответ.
Двадцать пять глав о памяти смертной
Глава 9

Двадцать пять глав о памяти смертной. Глава 9У Омара Хайяма [XVI] есть рубаи [1], посвященные искусству гончара, который делает из глины кубки и чаши. В этой глине – частицы человеческих тел. Гончару кажется, что кувшин рассказывает ему о том, что он сам был когда-то гончаром, что края чаши были устами умершей девушки, что гончар мешает глину из тел умерших людей.

У него же есть рубаи, где главным действующим лицом выступает ворон – символ смерти. Ворон кричит, и в гортанных звуках его голоса слышится вопрос: «Куда, куда?» – куда стремится этот мир, гонимый временем?

В одном из рубаи ворон сел на городскую стену, в когтях у него – череп давно умершего султана. Ворон спрашивает: почему нет торжественной встречи, почему не звучат флейты и литавры, почему народ не выбегает из домов, чтобы встретить своего повелителя? Где слава султана? Имя его забыто; все, что осталось от него,– кость в когтях у птицы.

Еще великие мыслители древности говорили: «Философия – это умение умирать». Для нас, христиан, земная жизнь есть приготовление к смерти. Смерть через воскресение Христа стала для нас рождением в вечность и началом истинной жизни. Умение умирать для этого мира – это искусство жить.
Глава 10

Человек живет в трех мирах. Первый мир – мир видимый, то внешнее, что окружает нас со всех сторон, что мы воспринимаем посредством пяти органов чувств, что складывается и хранится в нашей памяти, словно в некой кладовой души, и потом перерабатывается в воспоминания, образы, картины, фантазии, планы, умозаключения, в тучу помыслов, которые беспрерывно вращаются в нашем уме.

Второй мир – невидимый, духовный мир, он недоступен для наших телесных чувств, он не виден глазам, не слышен слухом, он недоступен для осязания, в него нельзя проникнуть даже через наши суждения и мысли, его нельзя выразить человеческим словом. Этот мир открывается человеческому сердцу действием Божественной благодати: человек видит как бы тени этого неведомого мира, ощущает его бытие, и затем это ощущение меркнет и теряется. Как будто Господь показал на мгновение луч небесного света и сказал: «Иди и ищи теперь этот свет». Где и как его искать? Во внешнем мире найти его невозможно, но в самом человеке есть третий мир – его собственное сердце, та область, где соприкасаются духовное и телесное, небо и земля.

Сердце человека – ворота, через которые он может войти в неведомую для него область духа. Оно тот «просвет», сквозь который он может увидеть на какие-то мгновения красоту Небесной Церкви, Рая, потерянного Адамом и вновь обретенного для человека Христом. Через сердце лежит путь человека от ада к Раю, но наше сердце – греховное и страстное – закрыто, как бы заперто на ключ. В нем кипят страсти, желания, похоти, которые колеблют и кружат помыслы, и душа человека находится в каком-то темном хаосе. Он не знает своего собственного сердца, он не чувствует свою собственную душу; он открыл себя для впечатлений видимого мира, ищет этих впечатлений и живет ими. Он что-то хочет от этого мира, он приспосабливается к нему, ищет его помощи, обдумывает, как завоевать его дружбу. И в этой гуще страстных помыслов, точно в клубах пыли, вздымаемых ветром, проходит вся жизнь.

Прозрение наступает обычно в момент смерти. До этого последнего мгновения человек уверен, что этот земной мир – его. Но вот он видит, как все исчезает, все покидает его, все оказывается призраком, сновидением, и он остается лишь с тем, что сумел стяжать в своем сердце. Потому-то и страшна так для демона память человека о смертном часе. Демон старается усыпить человека, заставить его забыть, что все на земле проходит, вовлечь его в круговорот мирских дел. И чаще всего это ему удается: в этом сне, в этом круговороте незаметно, час за часом, день за днем, год за годом проходит вся жизнь, и человек пробуждается только у самого края своей могилы и слышит хохот демона, который так ловко и так страшно обманул его. Все, к чему был привязан человек, все, что он любил, все, что он стяжал,– все тает и исчезает, как ночные тени на рассвете. Человек понимает, что безумно растратил, как бы убил самое ценное, что дал ему Бог,– время для спасения.

Поэтому первое аскетическое правило – помнить о смерти. Апостол Павел пишет: не упивайтесь вином, от которого бывает распутство [1], то есть блуд. Богатство и наслаждения этого мира – то же вино, которое не дает истинной радости, хотя и опьяняет человека; и в этом вине также есть блуд: душа – невеста Христова,– прилепляясь к чуждому ей материальному и земному, изменяет Богу и блудит с миром.

Господь сказал: где богатство ваше, там сердце ваше [2]. Сердце, которое своими страстями привязано к миру, закрыто для Бога. Мир опьяняет человека, а память о смерти отрезвляет его. Она все расставляет по своим местам. Большинство людей, по внушению демона, старается не думать о смерти, стремится забыть о ней, как будто ее нет. Видя вокруг себя картины смерти, даже находясь у самого гроба своих близких, люди, несмотря ни на что, продолжают думать, что смерть обойдет их стороной, что все умирают, а они не умрут. Люди вытеснили память о смерти из своего сознания и живут так, будто земля – их вечный дом.

Поэтому, когда пробуждаешься, думай, что, быть может, этот день для тебя последний. Когда встаешь с постели, помышляй, сколько людей умерло в эту ночь; когда идешь по дороге, приводи себе на память, что вся наша жизнь – это тоже дорога, от рождения до могилы, и каждый день – шаг, приближающий нас к смерти. Когда садишься за трапезу, вспоминай, что сам станешь пищей червей. Когда чувствуешь в сердце черный огонь похоти, представляй, что будет с человеком, к которому ты питаешь вожделение, через несколько дней после его смерти, как это тело, соблазняющее тебя сейчас, начнет источать невыносимый смрад. А что представляет собой мертвец в могиле? Наверное, самое отвратительное – это вид разлагающегося трупа, который превращается в сукровицу и гниет. Вот, оказывается, к чему ты питал вожделение...

Если в сердце твоем вспыхнет багряное пламя гнева и ненависти, вспомни, что и ты, и твой враг будете лежать рядом, в одной земле, и тогда уже нечего будет вам делить, нечему будет завидовать. Когда душа предстанет пред вечной правдой Божией, то все земное покажется ничтожным. Чему завидовать, если время и смерть отнимут все?

Когда человек ложится спать, то пусть он помышляет, что постель его – гроб, сон – смерть, ночная тьма – мрак могилы, и молится, чтобы Господь помиловал его, если эта ночь станет для него последней. Когда нашу душу влекут к себе и пленяют мирские утехи и развлечения, то вспомним, что, быть может, Ангел смерти уже послан, чтобы взять нас с собой. В чем застанет нас этот незваный и нежданный гость?

Память о смерти вначале кажется страшной, но когда человек привыкнет к ней, то он чувствует, что она освобождает его от рабства этому миру, от оков страстей, от гнетущих помыслов, которые, как ноша, давят на него. Он начинает любить память о смерти, она представляется ему целомудренной подругой, верным другом, всегда готовым утешить в скорби [3]. А самое главное, память о смерти учит человека, что истинный смысл дарованной ему жизни не в кружении в земной суете, а в приготовлении к вечности.

Поэтому память о смерти – это путеводитель к Богу. Приобретается она через понуждение себя, усилием воли. Первоначально нужно уделять хотя бы несколько минут в продолжение дня, чтобы размышлять о том, что вся земля – огромная могила, в которую ушли бессчетные поколения; мы попираем эти могилы, но скоро и нас покроет земля. Мы должны просить Господа, чтобы Он дал нам память о смерти как дар благодати. Произнося же слова молитвы, должны помышлять, что, быть может, эта молитва будет в нашей жизни последней.

Даже в природе ищи для себя напоминание о смерти. Видишь заходящее солнце, увядающий цветок, птицу, улетающую вдаль,– помни, что подобно сему проходит и жизнь человека. Скажи неверующему о смерти – он обидится или огорчится: для него смерть – тупик, черная яма, конец всех надежд, переход из бытия в небытие. А для христианина смерть – завершение земного пути, экзамен за всю прожитую им жизнь и раскрытие того, что он стяжал в течение ее в своем сердце.

Поэтому память смертная для христианина – это могучее оружие в борьбе с демоном, который хочет, чтобы человек мыслил себя лишь частицей видимого мира, горстью земного праха. Здесь, на земле, мы похожи на людей, которые плывут в лодке по течению реки. Река – это время, которое бесшумно течет день и ночь, и в поток этот нельзя войти дважды. Рано или поздно лодка достигнет устья реки, которая вливается в океан – в вечность. Там, в вечности, время свое существование прекращает. Если бы люди, в том числе и мы сами, помнили, что все на земле проходит, все рожденное умирает, то, наверное, меньше было бы зла в этом мире, чище была бы человеческая душа, яснее видели бы мы истинную цель и смысл нашей жизни.
Глава 11

Кому-то может показаться, что память о смерти – это навязчивый бред, болезненная фобия или извращенное чувство (вроде мазохизма [1] или некрофилии [2]), одержимые которым в самом представлении картин смерти находят для себя некое непонятное наслаждение. Некоторые могут подумать, что память о смерти – это какой-то интеллектуальный аналог самоубийства. Но на самом деле память о смерти – это переход от иллюзий к реальности, от которой мы трусливо убегаем, самую мысль о которой гоним прочь от себя.

Человек живет в страшном заблуждении: он думает, что эта земная жизнь будет длиться для него бесконечно. Если ему указать на это заблуждение, он может пытаться опровергать подобное обвинение в свой адрес, может говорить, что, разумеется, умом понимает, что всему когда-нибудь приходит конец, но пусть он посмотрит на свое сердце. Сердце не согласно с этим, оно борется с умом, оно говорит, что человек не умирает, и мысль о смерти вытесняется из сознания человека. И на самом деле в этом свидетельстве сердца есть доля истины. Человек действительно не умирает, так как перед ним открывается иной мир – бесконечное загробное бытие. Но ошибка его в том, что он переносит это чувство вечности на мир земной, преходящий, тленный. Для него исчезает истинная вечность. Она заменяется иллюзорным отрицанием собственной смерти здесь, на земле, и поэтому, забыв о смерти, человек перестает заботиться о вечности, он цепляется за то, что не может удержать,– за проходящие мгновения, за то, что появляется и исчезает во времени, за то, что он должен оставить по исходе из этой земной жизни.

Поэтому можно опять сказать, что память о смерти действительно все расставляет по своим местам. Человек благодаря ей начинает смотреть на земную жизнь не как на самоцель, а как на путь: все, что он видит и имеет, не его, а как бы дано взаймы на время; смерть же – перекресток дорог, одна из которых ведет в вечноблаженную жизнь, другая – в бытие, подобное вечной смерти, бытие без Бога. Эта-то вечная потеря Бога и есть настоящая смерть, о которой чаще всего даже не помышляют живущие на земле.

Человек безумно, страстно влюблен в эту жизнь, он ищет в физическом и материальном то, чего вещество ему дать не может, а именно – счастья. Никакие внешние обстоятельства не могут сделать человека счастливым, и он напрасно хочет найти счастье вовне, когда оно внутри него. Он ищет радости в видимом и осязаемом, а радость – в невидимом и духовном.

Говорят, что если сесть верхом на осла и держать перед его мордой пучок травы, то осел будет бежать, думая схватить еду, находящуюся перед его носом. И сколько он будет бежать, столько пучок травы будет удаляться от него, но он будет продолжать свой бег, не понимая, что обманут. Так и нам диавол внушает, что смысл нашего бытия заключается в чем-то внешнем: дескать, приобретя деньги и имущество, мы станем вдруг счастливыми и, окружив себя вожделенными удобствами и вещами, будем блаженствовать и все проблемы сами собой разрешатся, все заботы отпадут.

И человек бежит, точно ослик, за призрачным счастьем, которое убегает от него, подобно его собственной тени. Затем наступает старость; это пора, когда у человека неожиданно открываются душевные очи, он видит иной мир, к переходу в который не готов, в который он должен войти, будучи совершенно нищим. Он понимает, что был обманут демоном, что страсти ослепили его ум, что мысль, будто в материальном и вещественном можно найти счастье,– великая ложь. Он понимает, что видимое, тленное заслонило собой вечное, но – уже поздно.

Поэтому, чтобы не совершить такой страшной ошибки, не отдать всех сил своей души временному и тленному, необходима память о смерти. Наша безумная привязанность к этому миру, погружение в него, отождествление с ним самих себя является болезнью души, каким-то ужасным извращением, именно некрофилией, которую человек считает жизнью. Наши страсти не хотят памяти о смерти, они сопротивляются ей, поэтому нужно внедрять ее в сознание усилием воли.

Память о смерти не подавляет души, а, напротив, дает ей чувство свободы. Она не убивает любви к людям, а одухотворяет ее: ведь очень часто мы называем любовью то, что вовсе не любовь, но лишь пристрастие к красоте человеческого тела, по сути, просто похоть. Порой в действительности нас привлекают в человеке его бесстыдство и развращенность, в которых мы находим как бы «созвучие» своим собственным страстям. Иногда любовью кажется слепая и случайная влюбчивость, которая может быстро пройти, превратиться в равнодушие или даже в ненависть.

Между тем именно память о смерти помогает нам увидеть в человеке главное – образ и подобие Божие, понять, что то, с чем мы обычно отождествляем человека, его тело,– лишь тленная оболочка, что нет в нем на самом деле ничего прекрасного, так как оно отравлено грехом и обречено на смерть. Тело может быть воистину прекрасным только после Всеобщего воскресения из мертвых, у праведника, когда оно станет подобным его чистой душе. А здесь, влюбляясь в человеческое тело, мы влюбляемся в грязь – так ребенок, которому покупают красивую куклу, играет с ней, не зная, что внутри она набита опилками или тряпьем. Память же о смерти как бы вскрывает для нас природу этого мира, пораженную грехом.

О чем мы заботимся больше – о душе или о теле? Удивительно, но даже верующие люди больше заботятся о теле, отдают ему больше времени, чем молитве, более думают о его здоровье, чем о состоянии своей души. Мы забываем самую очевидную истину: что тело тленно, а дух бессмертен. Мы не хотим примириться с мыслью, что наше тело стареет, ветшает и настанет время, когда оно превратится в труп. Тело полностью заслонило от нас душу, в удовлетворении его похотей мы думаем найти радость, поэтому нам необходимо помнить, что представляет оно из себя реально.

Та, что сегодня кажется нам красавицей, по прошествии каких-то немногих, в сущности, лет превратится в немощную, уродливую старуху. Тот, кто ныне полон здоровья и сил, от какой-нибудь случайной болезни может сгнить заживо; а если он доживет до ста лет, то станет бессилен, как ребенок. Тот, кто собрал имущество и деньги, умирая, окажется последним бедняком, ибо, оставляя этот мир, не сможет взять с собой ни гроша. Более того, бедняка могут искренно оплакивать, а у одра богатого разгораются страсти: каждый из родственников хочет захватить лучшую часть имущества, каждый в душе ропщет на умирающего, что тот не оставил ему все. И обычно какая-то мрачная атмосфера вражды и ненависти сгущается у одра умирающего богача.
Глава 12

Человек, привязанный к вещам и деньгам, вряд ли может каяться перед смертью искренно, от всей души. Страсти, которые, как паразиты, жили в его сердце, находили в нем для себя постоянную пищу, особенно восстают на него перед смертью. В прежние времена люди нередко заранее заказывали себе гроб и ставили его где-нибудь в углу своего дома, чтобы самый вид гроба напоминал им о неизбежном конце. Некоторые аскеты спали в гробу, точно в постели; многие имели в своей келии череп и кости кого-то из почивших, чтобы не забыть, какими станут некогда и они сами; другие намеренно помещали в своем жилище изображение смерти в различных ее видах.

В средние века существовали такие специальные картины: «Пляска смерти», «Смерть на пиру» и тому подобное. Что изображалось на них? Смерть в виде скелета над колыбелью младенца; смерть во время карнавала, выбирающая себе пару для танца; смерть, сопровождающая новобрачных в их опочивальню; смерть во дворце; смерть в хижине бедняков; смерть на поле боя, захватывающая в свои руки целые охапки мертвых тел; смерть во время чумы, наступающая своей пятОй на города и деревни и превращающая их в кладбища; смерть, подобно страннику, входящая в дом; смерть, рыщущая, как зверь, от которого не укрыться.

Про одного древнего царя рассказывали, что у него был такой обычай: после пира во дворце слуга приносил последнее блюдо, накрытое покровом, под которым лежал человеческий череп; слуга снимал покров, поднимал блюдо и громко говорил: «Царь, помни, что и ты смертен».
Глава 13

Мы питаем страсть к человеческому телу, мы хотим найти в нем источник каких-то неведомых наслаждений. Но что представляет собой наше тело – не первоначально, как творение Божие, а в состоянии той страшной деградации, которая последовала за грехопадением праотца? Из чего и как образуется оно? – Из каких-то капель, во время страстного помрачения ума. Что заключает оно в себе, уже сформировавшись? – Кости, кровь и слизь, обтянутые кожей. Если рассмотреть эту кожу через увеличительное стекло, то мы увидим ее в рытвинах и гнойничках, покрытую порами, из которых выделяются жир для ее смазки и ядовитая жидкость с растворенными в ней отбросами, называемая потом. Нос, который кажется нам красивым, как нос античной статуи, есть система очищения и согрева воздуха, в которой железы выделяют слизь. А рот? Что такое рот, где зубы исполняют роль жерновов, размалывающих пищу, которая затем смачивается слюной? Во рту сгнивают остатки пищи, рот человека представляет собой как бы рассадник болезней; содержимое рта – слюна, и плевок ею считается у всех народов знаком презрения.

А что находится во внутренностях человека, что происходит с принятой пищей? Если бы мы видели это своими глазами, то какое отвращение ощутили бы! Мы не уничижаем и не хулим создание Божие: тело – это инструмент души; но мы говорим о пристрастии к телу – к своему и к телам других людей. Мы говорим, что в теле и через тело нельзя найти счастье и истинную радость, что не в телесных отправлениях заключается смысл человеческой жизни, что мы из служанки сделали госпожу, из орудия души – какой-то кумир. Все наши страсти и вожделения – это состояние опьянения, через которое мы вступаем в мир иллюзий. Поэтому-то после удовлетворения страсти и наступает так часто какое-то подобие отрезвления и вместе с ним – чувство духовной потери.

Страсть создает себе идола, плененный страстью теряет ощущение реальности в восприятии ее предмета – другого человека, начинает приписывать этому человеку несвойственные ему совершенства. Поэтому можно сказать, что страсть всегда слепа, всегда обманывает. Будучи слепой сама, она ослепляет ум, и оба слепца попадают в одну яму [1].

У человека есть некое стремление к красоте как воспоминание о несказанно прекрасном потерянном Рае; но мы ищем красоту в том мире, где все превращается в прах. Нередко красивую женщину в каком-то безумии называют «ангелом». «Гений чистой красоты»,– сказал один из наших известнейших поэтов [XVII]. Однако эта красавица источает душевный и телесный смрад: та, что кажется небесным существом, каждый день опорожняет свой желудок. Во что превращается человек после смерти? – В черную бесформенную массу, которая, как тесто на дрожжах, колышется, кишит червями. Открой же своим мысленным взором могилу и влюбляйся в такую красавицу или красавца.

А что будет с тобой самим, когда душа со страданием и муками будет покидать больное, одряхлевшее тело, когда она будет смотреть на него со стороны, как смотрят на грязную одежду, которую человек наконец скинул с себя? Представь, как твои глаза вытекают из орбит, как кожа и мясо слезают с твоего лица, как обнажаются зубы в какой-то дикой улыбке, как твоя голова превращается в череп с клочками волос, похожими на клочки шерсти, как твой мозг, будто согретый студень, вытекает из ушей и ноздрей, как твое сердце, где когда-то гнездились страсти, которое то разжигала похоть, то словно рвал на части гнев, превратилось в скользкий серый комок, как черви едят твою плоть, как отпадают от рук пальцы – сустав за суставом, как тело, взятое из земли, опять превращается в землю.

Неужели это тело должно стать центром нашей жизни, вокруг которого беспрерывно вращаются наши мысли, желания, планы, который служит предметом нашего воображения, наших фантазий? Мы не хулим тело, но говорим, что часто из-за него человек теряет душу, из-за него душа покрывается пятнами греха и становится такой же темной и смрадной, как тело в гробу.

Время и смерть – родные братья. Время отнимает у нас все, что имеем, только мы забываем об этом, мы боимся взглянуть в глаза правде: она слишком страшна для нас. Время – смертный приговор, вынесенный человеку, а жизнь не более чем отсрочка приговора. Человек рождается уже как бы с петлей на шее: промелькнут картины жизни, подобно кадрам киноленты, и смерть, словно неумолимый палач, затянет петлю.

Видя красивые здания, спросим себя: «Кто будет жить в них спустя несколько десятков лет?». Должно быть, совсем другие люди – так новые посетители гостиницы занимают освободившиеся номера. А что будет через сто лет с самими этими зданиями? На их месте будут стоять другие или же среди сорной травы можно будет увидеть лишь груды кирпича и камня – все, что останется к тому времени от их великолепия.

Мы не можем остановить мгновение, соединив его с помыслом о земном: оно оказывается потерянным для нас, как след в пыли, как капля, упавшая в море. Но мы можем сделать другое: соединить это мгновение со словами молитвы, с именем Иисуса Христа – тогда мы приобретем его, тогда оно превратится в драгоценный камень и станет нашим бессмертным сокровищем, тогда оно, как небесный цветок, распустит свои благоухающие лепестки, тогда само время станет ступенью духовной лестницы, ведущей ввысь. Время исчезает бесследно, но когда человек останавливает его молитвой [2], оно превращается в невидимый свет и остается в его душе. Только в молитве человек может увидеть отблески той красоты, которая потеряна для мира, испытать – хотя бы в какой-то мере – чувство той радости, которую Господь обещает дать нам в вечности. Однако большинство людей бессмысленно и напрасно ищет эту радость в не имеющей в себе жизни материи. Поэтому память о смерти вырывает душу из плена, освобождает от того, что ей чуждо, но вовсе не оставляет ее пустой, а, напротив, указывает, где истинная жизнь и истинная радость.

Есть один рассказ о том, как человек продал душу диаволу, и тот дал ему сундук, наполненный золотом; но прошло время, и когда открыли сундук, то оказалось, что в нем – разбитые черепки, мусор и разные гадости. Диавол посмеялся над человеком, поверившим ему. Мир так же смеется над людьми, которые ему верят: он обещает им золото, а дает комки грязи; обещает напоить вином наслаждений, а вместо того наполняет рот гнилью. Поэтому мудр тот, кто живет в этом мире, но не дружит с ним; кто дает своему телу то, что ему нужно, но не власть над собой; кто обратил дни и годы в дорогу к вечности; кто видит истинный смысл жизни – за ее пределами; кто предпочитает невидимое видимому; кто порабощает плоть и кровь, чтобы принять Дух.
Глава 14

Когда мы пишем о том, что в мире царят смерть и тление, что земная красота превращается в уродство, что само человеческое тело, которое так часто кажется вожделенным одержимому страстью, теряет свою привлекательность в старости, становится безобразным в болезни, а после смерти, в гробу, являет собой самую отвратительную картину, какую только может представить человек, то мы вовсе не хотим опорочить творение Божие. Обычно, говоря, что картина вовсе не так прекрасна, как кажется с первого взгляда, мы тем самым косвенно порицаем художника. Но в этом случае не так.

Господь сотворил мир и человека иными. Картина Небесного Живописца была прекрасна и совершенна. Однако Он создал не мир, неизменный в его законченности и неподвижности, а мир, динамичный в его возможностях, в данном людям как богоподобным существам праве принимать решения и как бы соучаствовать в дальнейшем его развитии. Мир был сотворен прекрасным и совершенным, но человек должен был как бы закончить, завершить, закрепить это совершенство посредством подчинения своей свободной воли воле Божественной и тем установить отношения между Богом и миром не только как связь между Творцом и творением, Художником и картиной, а и через свою душу, которая являлась одновременно образом и подобием Божиим и ипостасью мира. Таким образом, человек был создан как связующее звено между духовным и материальным, между небом и землей. Человек был создан софийным существом, то есть идеальным, в котором воплотилась сама идея человека. Но эта идея включала в себя дар внутренней, автономной свободы, благодаря которой и можно говорить о человеке как об образе Божием. Поэтому в человеке была не только определенная уже данность, но и возможность – возможность вечного богоуподобления. Свобода заключается в способности не только принимать, но и реализовывать решение; само предвидение Божие не ограничивает свободу, иначе она была бы фикцией.

Происходит трагедия. Человек восстает против Бога, сам желая стать божеством; звено между Богом и космосом как бы разрывается. Тление и смерть, как антиподы жизни и следствие богоотступничества, врываются в мир. Демонические импульсы в виде страстей и сознательного противления Богу действуют в человеческой душе. Христос спасает человечество, заменяя Собой каждого человека; это спасение открывается как возможность возрождения через принятие Голгофской Жертвы [1], через участие в Таинствах Церкви, через исполнение заповедей Божиих. Воля человека, восставшая против воли Божией, должна, вспомоществуемая благодатью, вновь добровольно покориться ей.

Мир восстанет в своей первозданной красоте после воскресения мертвых, когда произойдет окончательное разделение между добром и злом; тогда человек, обновленный благодатью Божией, снова воспримет свое богоданное достоинство. Поэтому мы говорим не о порочности создания Божия,– да не будет! – а об уродстве греха, о человеке и мире в их наличном, реальном состоянии. И здесь мы видим инерцию греха, притом не ослабевающую, а скорее, нарастающую на протяжении истории человечества. Мы видим все более обнаженный демонизм, любовь не к красоте, а к безобразию, к тому, что уродует образ и подобие Божие. Совершенная красота первозданного мира потеряна, благодать дает возможность возвратить ее, но окончательное восстановление человека и космоса [2] произойдет после Страшного Суда и огненного очищения мира.

Истинная красота – это Бог, истинная красота человека – образ Божий; теперь эта красота перешла в разряд «возможности», золото лежит под слоем грязи: человек отождествил себя со своим телом и смыслом жизни для него стало удовлетворение страстей и наслаждение призрачными благами этого вещественного мира. Повседневный опыт показывает, что подобная жизнь, по слову одного известного поэта,

как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,–
Такая пустая и глупая шутка… [XVIII]

Сколько нелепостей, грязи и явного демонизма в самом сексе и в способах его осуществления; в сексе, где нет деторождения, а только «искусство ради искусства»! То, что было дано человеку как дар деторождения, превратилось в пошлость и гнусность, в грязь и уродство, в какое-то диавольское надругательство над образом Божиим в человеке. Человек совершает то, чего не делает ни одно животное, поэтому сказать, что популяризирующийся у нас секс превращает людей в свиней,– значит оскорбить свиней. Если бы свинья могла говорить по-человечески, то она сказала бы в ответ: «Я слишком порядочна, чтобы делать такие вещи».

Существует вид безумия, когда человек пожирает свои нечистоты: он называется копрофагией; но нынешние руководства по сексологии предлагают делать то же! Поэтому мы хотим, чтобы истинную красоту не затемняла и не закрывала от наших глаз иллюзорная, пропитанная грехом, лживая и обольстительная красота этого мира; поэтому так важна память о смерти – этом «апофеозе» земной красоты.
Глава 15

Есть несколько ступеней в служении Богу. Первая – ступень раба. Когда мы говорим об уродстве греха, о тленности видимого мира, о власти смерти, то мы стоим именно на ней. И это спасительно для нас, поскольку размышления о смерти отрывают сердце от привязанности к миру. Это как бы начало. Вторая ступень – ступень наемника. Человек, борющийся с грехом, чувствует по временам, как благодать утешает его. Он опытно знает, что ту радость, которую дает благодать, ничто не может заменить, ничто не может с ней сравниться. И поэтому ищет Бога как источник вечной радости и нетленного света.

Третья ступень – ступень сына. У человека просыпается любовь к Богу, он ищет Самого Бога, а не Божиих даров, он ощущает Бога как Высшую Любовь, и единственная цель его – не лишиться этой Любви. Здесь Бог открывается ему как Личность. Он уже не думает, что приобретает. Он хочет богообщения ради богообщения. Он не хочет ничего, кроме Самого Христа; если бы мир был таким же прекрасным, как на заре своего создания, то он все равно желал бы быть в сердце только с Богом, с одним Богом, а не с Его творением.

Эта третья ступень доступна лишь очень немногим, прежде восхождения на нее необходимо пройти через предшествующие ей. Однако если человек останется и на ступени раба, но будет служить как преданный, верный раб, он достигнет спасения. Первая ступень – отрицание того, что стоит между душой и Богом. Вторая – приобретение того, что соединяет душу с Богом. А третья – само соединение души с Божеством, когда человеку не нужно ничего, кроме единого Бога.

Но кто захочет сразу взойти на третью ступень,– не укротив страстей, не познав тленности мира, не стяжав благодати,– тот просто-напросто окажется обольщенным своими собственными мечтаниями и фантазиями, источник которых – духовная гордость, дерзость и самомнение. Поэтому в духовной жизни необходима постепенность, подобная постепенному росту растения. В аскетике каждый прыжок вверх оказывается срывом вниз.

Предлагаю всем атеистам в этой теме, полностью игнорировать сообщения "больных" людей.

Предлагаю всем атеистам в этой теме, полностью игнорировать сообщения "больных" людей.

А почему в ковычках? Они вроде без ковычек больные и есть.

  точно .

Доказательства бытия Бога.
диакон Андрей Кураев.
(Из книги "Все ли равно как верить?")

Их много. Но все они достаточно тактичны, чтобы не навязывать себя тем, у кого нет желания их понять или просто не хватает ни опыта жизни, ни опыта мысли для того, чтобы разглядеть их правоту.

Самый традиционный аргумент указывает на разумность природы как на проявление Творческого разума. Представьте, что в лесу мы нашли бревенчатый дом. Придет ли нам в голову сказать, что здесь просто часто бывают ураганы и один из них вырвал несколько деревьев, закрутил их, обтесал, распилил и затем случайно сложил в таком порядке, что появился сруб, а ураганы следующих лет случайно вставили в него оконные рамы и двери, настелили полы и положили крышу? Вряд ли найдется такой "эволюционист". Но ведь строение не то что клетки, а даже молекулы ДНК несопоставимы по своей сложности не то что с лесной избушкой, но и с современнейшим небоскребом. Так разумно ли упорствовать в вере, будто много-много слепых ураганов породили жизнь? Это Шекспировский знахарь мог сказать: "Возьмите немного грязи, немного солнца - и вы получите нильского крокодила". Но сегодня с помощью разума пытаться доказать, что в мире нет Разума, - это не очень разумное занятие.

Кстати, "теория эволюции" Дарвина доказала только одно - свою безграничную уверенность в своих собственных достоинствах. В чем Дарвин видел "двигатель прогресса"? - В "борьбе видов за выживание" и в "естественном отборе". И то и другое, конечно, есть (хотя современная экология говорит, что виды скорее сотрудничают, чем борются, и Дарвин слишком поспешно перенес нравы раннекапиталистического общества в природу). Но ведь объяснять все "естественным отбором" - все равно, что сказать, что АвтоВАЗ развивается и выпускает новые модели только потому, что в нем есть отдел технического контроля, который не выпускает бракованные машины за пределы завода. Не ОТК ведь создает новые модели! И "мутациями" здесь много не объяснишь. Они несомненно есть, но если они носят лишь случайный характер, то они и есть не более чем серия ураганов. Скорее ураган, пронесшийся по самолетному кладбищу, соберет новехонький суперлайнер, чем случайные "мутации" - ураганы молекулярного уровня - создадут живую клетку или новый вид. В конце концов в "неодарвинизме" теория эволюции выглядит так: если долго бить кулаком по черно-белому "Горизонту", он в конце концов станет цветным "Панасоником". Если долго бить воблой о столешницу - когда-нибудь у нее появятся крылья и она запоет соловьем.

Доказывает ли это, что Бог есть? Нет - это лишь доказывает, что нельзя безнаказанно (для сохранения своих умственных способностей) утверждать, что "наука доказала, что Бога нет". Это доказывает, что в мире действует сверхчеловеческий Разум. И доказывает тем, что указывает лишь на страшную, бесчеловечную абсурдность противоположного утверждения... А отождествит ли человек этот Разум с Богом Библии - это уже вопрос его интимного и совершенно свободного выбора...

Или вот еще один аргумент - космологический. Все, что существует, имеет свою причину, не правда ли? Мир тоже существует. И, значит, у него тоже должна быть причина для его существования. Что может находиться вне материального мира? Только мир не-материальный, духовный, в котором нет причин, а есть Свобода, и который поэтому сам не нуждается в том, чтобы вне него была еще какая-то более высокая причина... Если честно, то это - не математическое доказательство. Скорее, это эстетический аргумент. Если у человека есть некоторый философский вкус, если он чувствует аромат слов "бытие" и "мироздание", он почувствует дисгармоничность, некрасоту противоположного предположения. Во всяком случае Гегель попытку выстроить бесконечный ряд матрешечных вселенных, которые безумно и бессмысленно, механически бесцельно порождают друг друга, назвал "дурной бесконечностью".

Вообще, как нетрудно заметить, все аргументы о бытии Бога строятся не на утверждениях, а на приведении к абсурду противоположного мнения.

Задумывались ли Вы, в каком мире Вы поселили себя Вашим собственным неверием? Если нет - посмотрите на людей, которые об этом думали долго, думали мучительно: думали не только рассудком, но и сердцем.

"Так на что же нам опереться? Где находится то место вселенной, где наши поступки не были бы продиктованы нам жестокой нашей нуждой и жестоким нашим принуждением? Где то место вселенной, где мы могли бы расположиться без маски и без страха быть изгнанными в промозглый холод декабрьского предполночного часа? Может ли быть вообще такое место в этом мире для нашей обнаженной души, где она может отогреться, где мы могли бы снять всю эту чуждую нам поклажу и дать, наконец, отдых усталым мускулам нашего тела и еще более измученным мускулам нашего лица? Где же, наконец, то место вселенной, где мы хотели бы умереть? Ибо именно оно и только оно есть то место, где нам стоит жить". Это в семидесятые годы не для печати и не для обысков писал теперь уже ушедший в искомый им мир философ Николай Трубников.

А вот за эти строки, написанные в конце двадцатых, Алексей Федорович Лосев заплатил годами лагерей: "Единственное и исключительно оригинальное творчество новоевропейского материализма заключается именно в мифе о вселенском мертвом Левиафане, вселенском дохлом чудище. Вы живете холодным блудом оцепеневшего мирового пространства и изувечиваете себя в построенной вами самими черной тюрьме нигилистического естествознания. А я люблю небушко, голубое-голубое, родное-родное... Неимоверной скукой веет от мира ньютоновской механики, от абсолютной темноты и нечеловеческого холода межпланетных пространств. Что это как не черная дыра, даже не могила и даже не баня с пауками, потому что и то и другое все-таки интереснее и говорит о чем-то человеческом. То я был на земле, под родным небом, слушал о вселенной "яже не подвижится". А то вдруг ничего нет: ни земли, ни неба "яже не подвижится". Куда-то выгнали в шею, в какую-то пустоту. Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома. А за что?"

Самый интересный аргумент - он называется "онтологическим" - говорит просто: Бога просто логически не может не быть. То есть сказать фразу "Бог не существует", значит сказать логическое противоречие, потому что признак "существовать" входит в логическое определение Высшего Бытия... Скажите, так ничего доказывать нельзя? И будете не правы. Есть три вещи на свете, к которым приложимо такое доказательство. Во-первых - это я сам. Помните Декартово "мыслю - следовательно существую".

Это как раз и было попыткой вопреки тотальному скептицизму и сомнению доказать, что хоть что-то действительно есть, а не привиделось мне (или какому-нибудь космическому Скитальцу) во сне. Если я сомневаюсь в существовании самого себя, значит я уже существую, ибо если бы меня не было, некому было бы и сомневаться. Сказать "Я не существую" - значит сказать абсурд, значит - я действительно есть. Во-вторых, такой ход аргументации приложим к существованию как таковому. Сказать "бытие не существует" - также значит сказать нелепицу. А Бог есть Абсолютное Бытие и уж о Нем-то сказать "Абсолютное Бытие не существует" - это нелепица в бесконечной степени.

Убедительно? Да, но только для человека с культурой философского мышления. Аргументы Эйнштейна тоже ведь понятны только людям с культурой математической мысли...

Но в конце концов, никого нельзя принудить мыслить логично и разумно...,

Теперь же пора сказать и о том, на что намекали участники исторического разговора на Патриарших прудах.

Как вы помните, Иван Бездомный, достойный представитель страны, в которой "чего ни хватишься - того и нет" посоветовал отправить Канта на три года в Соловки. Столь суровую меру калининградский мыслитель заслужил в глазах советского поэта за свое "нравственное доказательство бытия Бога".

Кант начинает с уже известной нам посылки: ничто не происходит в мире без причины. Принцип детерминизма (то есть причинно-следственных отношений) - это самый общий закон мироздания. Ему подчиняется и человек. Но в том-то и дело, что - не всегда. Бывают случаи, когда человек действует свободно, ничем автоматически не понуждаемый. Если мы скажем, что у каждого человеческого поступка есть свои причины - то награждать за подвиги надо не людей, и эти самые "причины", и их же надо сажать в тюрьму вместо преступников. Там, где нет свободы - там нет ответственности и не может быть ни права, ни нравственности. Кант говорит, что отрицать свободу человека - значит отрицать всю мораль. А с другой стороны, если даже в действиях других людей я и могу усматривать причины, по которым они поступают в каждой ситуации именно так, то как только я присмотрюсь к себе самому, то должен будут признать, что по большому счету я-то действую свободно. Как бы ни влияли на меня окружающие обстоятельства или мое прошлое, особенности моего характера или наследственность - я знаю, что в момент выбора у меня есть секундочка, когда я мог стать выше самого себя... Есть секундочка, когда, как выражается Кант, история всей вселенной как бы начинается с меня: ни в прошлом, ни вокруг меня нет ничего, на что я смел бы сослаться в оправдание той подлости, на пороге которой я стою...

Значит, у нас есть два факта - 1) все в мире живет по закону причинности и 2) человек в редкие мгновения своей свободы не подчиняется этому закону. И есть еще один принцип: на территории данного государства не подчиняются его законам только те лица, у которых есть право "экстерриториальности", т.е. дипломатический корпус. Так вот, человек не подчиняется Основному Закону нашей Вселенной. Это значит, что человек не является ее частью. У нас есть статус экстерриториальности в этом мире; мы - посланцы. Мы - послы того, иного, нематериального мира, в котором действует не принцип детерминизма, а принцип Свободы и Любви. В мире есть Бытие, которое не подчиняется законам материи. И мы к нему причастны. В общем: мы свободны - а, значит, Бог существует. Русский современник Канта - Гавриил Державин - пришел к такому же выводу в своей оде "Бог": "я есмь, а значит, есть и Ты!".

А вообще "доказательствам бытия Бога" не надо придавать излишнего значения. Вера, которая вытащена клещами аргументов, немногого стоит. Бытие Божие, как писал в прошлом веке Иван Киреевский, не доказуется, а показуется.

Человек становится христианином не потому, что кто-то припёр его к стенке доказательствами. Просто однажды он сам своей душой коснулся Святыни. Или - сам; или - как сказал один православный богослов: "никто никогда не стал бы монахом, если бы однажды не увидел на лице другого человека сияния вечной жизни"..

Церковь не стремится доказать бытие Бога. Путь ее доказательств другой: "Блаженны чистые сердцем; ибо они Бога узрят". Так сказал Христос. А спустя полторы тысячи лет Паскаль посоветует знакомому скептику: "Постарайся укрепить свою веру не умножением числа доказательств, а уменьшением числа собственных грехов".

Богословие - это экспериментальная, опытная наука. Верующий человек отличается от неверующего тем, что круг его опыта просто шире. Так отличается человек, у которого есть музыкальный слух, от человека, который не может слышать гармонии созвучий. Так отличается человек, который сам побывал в Иерусалиме, от человека, который утверждает, что такого не может быть, потому что Иерусалим и то, что о нем рассказывают, - это миф невежественных средневековых варваров.

Если у человека есть опыт Встречи - как многое меняется в его мире! А если он утрачивает его - как многое тускнеет. Один юноша написал на заре 19 века: "Когда человек сподобился этой добродетели, соединения со Христом, он со спокойствием и внутренней тишиной встречает удары судьбы, мужественно противостоит бурям страстей, бесстрашно переносит ярость злобы. Как не стерпеть страдания, если знаешь, что упорствуя во Христе, усердно трудясь, славишь самого Бога?!" Потом, отрекшись от Христа, автор этих замечательных строк о соединении всю последующую свою жизнь писал только об отчуждении. Звали этого юношу Карл Маркс [1] ...

 

а, не, работают

Ты почитай, итересно